Фашисты [litres] - Кирилл Викторович Рябов

открыв дверь. – Ты мудак. Иди и удавись. От тебя нет совершенно никакого толку! Даже кота не смог уберечь, пидорас.

Он проскользнул в парадную и быстро вбежал по ступенькам на четвёртый этаж. Катя открыла.

– Я смотрела в окно, – сказала она. – Я видела, как вы приехали.

Вольский зашёл в тесную прихожую и снял плащ. Катя стояла в сторонке, обхватив себя руками. Будто замёрзла.

– Ты замёрзла? – спросил Вольский.

– Нет. А что?

– Выглядишь, будто тебе холодно.

– Мне не холодно.

У неё был сонный вид. Она слегка растягивала слова. И лицо не выражало никаких эмоций. Вольский догадался, что всё дело в таблетках.

– Напомните ваше имя, – сказала Катя.

– Кажется, Евгений.

– Кажется?

– Таксист так сказал. Возможно, он прав.

– Вы сейчас надо мной издеваетесь? – спросила она.

– Ну, вот ещё.

Он снял ботинки.

– Тапки у тебя есть?

– Нет. Но здесь чисто. Я каждый день делаю влажную уборку. Чувствуете, хлоркой пахнет?

Вольский принюхался.

– Ничем не пахнет.

– Я вымыла пол водой с хлорной таблеткой перед вашим приходом.

– Ты случайно не уборщицей работаешь? – спросил Вольский.

– Нет. Сейчас я нигде не работаю. А раньше я была актрисой.

– Серьёзно?

– Да. Но из театра пришлось уйти. Однажды на сцене у меня случилась истерика.

– Чего вдруг? – спросил Вольский.

– Долгая история.

– Тогда не рассказывай. Куда идти?

– Наверное, в комнату, – сказала Катя.

Они зашли в маленькую гостиную. Вольский сел на диван, широко расставив ноги и закинув руки на спинку. Катя стояла перед ним в нерешительности.

– Тут мило, уютно, – сказал он. – Хорошо, что я приехал. Неси зефир.

– Вот так, сразу?

– А чего тянуть?

– Давайте, может, посидим немного, поговорим.

– О господи! – Вольский откинул голову назад и тут же вернул её на место. – Потом поговорим.

– Потом вы сразу уйдёте.

– Почему так думаешь?

– Богатый жизненный опыт, – делая паузы между словами, произнесла Катя.

– Ты и правда, что ли, актриса? – прищурился Вольский.

– Зачем мне врать? Семнадцать лет я служила в театре. А потом пришлось уйти. Я играла Аню в «Вишнёвом саде». И как-то во время спектакля артист Борщевиков, игравший Гаева, спрашивает: «От кого это селёдкой пахнет?»

Вольский захохотал.

– Какой юморист.

– Да это же из роли. Вы что, не видели никогда «Вишнёвый сад»? Вот, значит, произносит он свою реплику, и вдруг на сцену выбегает мышка.

– И ты её испугалась, – догадался Вольский.

– Нет. Но Гаев, то есть Борщевиков, изловчился и просто раздавил её ботинком. И у меня случилась истерика. Я так кричала, так плакала. Я кинулась на Борщевикова и стала его бить. Меня с трудом увели.

– А потом выгнали?

– Нет. Наш худрук меня простил. Но я больше не могла выйти на сцену. А Борщевиков распускал про меня грязные сплетни. Будто я его домогалась, а он мне отказал. Никто меня не защитил.

– Эх! – сказал Вольский. – Ладно. Поговорили. Неси зефир.

Катя принесла на белом блюдце три пышных зефира.

– Но знаете, справедливость восторжествовала.

– А?

– Борщевиков играл Медведенко в «Чайке». Точнее, репетировал. А на премьере он не смог выговорить слово «индифферентизм». Его будто заклинило. Он восемь раз пытался. В зале уже смеялись. И тут свалился прожектор, и его голова лопнула. Просто лопнула. Весь первый ряд забрызгало кровью, мозгами и что там ещё в голове…

– Прекрасная история, – сказал Вольский и засунул в рот зефир.

Катя тихонько застонала и заворожённо уставилась на его жующий рот.

– Как жадно вы кушаете, – сказала она тихо.

Вольский оскалился; жёваный зефир полез сквозь зубы. Он взял ещё один, лизнул и немножко откусил.

– Вкусно? – спросила Катя.

– У меня давно такого не было. То есть никогда не было.

Не торопясь он сожрал всё, что она принесла, отдышался и достал сигареты. Катя сидела, отвернув раскрасневшееся лицо. Кажется, она слегка дрожала. Вольский погладил её по спине.

– Ну, ну. Что ты?

– Не знаю, – пискнула она. – Ой, не курите тут, пожалуйста. Или идите на лоджию.

– Принеси шоколадный.

– Ненасытный какой. Может, два обычных?

– Шоколадный, – повторил Вольский.

– Один.

– Ладно уж, один.

Она принесла один шоколадный зефир, и Вольский стал жадно его пожирать, чавкая и тараща глаза.

– Вы животное! Дикое животное! – крикнула Катя.

Впрочем, с явным восторгом.

– Но тебе понравилось.

– Я не скажу.

– Хочешь, спою тебе песню?

– А вы певец?

– Именно.

Он прочистил горло и запел:

– Молчите! – закричала Катя.

– Что такое? Не любишь классику?!

– Борщевиков это пел, мерзавец.

– Борщевиков мерзавец или я?

– Борщевиков.

– Ему правда башку расплющило?

Катя засопела.

– Нет. Я соврала. И про то, что он не мог слово выговорить. Я это выдумала, чтобы утешиться.

– А что с ним стало?

– Я не знаю. Не выясняла. Мне от этого всего очень больно. Я всё потеряла. Только и осталось, что кормить зефиром случайных мужчин. Но долго ли ещё я смогу это делать? Как вы думаете?

– Да мне похуй, – ответил Вольский, вставая с дивана.

Он вышел в прихожую, надел ботинки и плащ. Застегнулся, разглядывая в зеркало своё лицо. Из комнаты доносились рыдания. Вольский подумал, не поджечь ли квартиру перед уходом, но лень было возиться. Плюнув на пол, он погасил свет и вышел.

Спускаясь по лестнице, Вольский громко насвистывал всё того же «Шарманщика». Между третьим и вторым этажом на корточках сидел очень худой морщинистый мужик в чёрных трениках и белой футболке с надписью «ЛДПР» на груди. Он курил папиросу и щурился от дыма.

– Знакомые лица, – сказал мужик.

Его собственное тонуло в желтовато-сизых клубах.

– У кого? – спросил Вольский.

Элдэпээровец медленно выпрямился. Его колени противно щёлкнули. Он отряхнул со штанов пепел и протянул корявую ладонь.

– Ну, здравствуй, Валет. А говорили, тебя в Ростове чёрные на пику посадили и в Дон кинули. И не выплыл ты. А оказывается, выплыл. Какими судьбами? Не меня ли искал?

Он продолжал держать ладонь протянутой. Вольский крепко ухватил его за средний палец и нажал, как на рычаг. Раздался негромкий хруст. Мужик удивлённо заскулил и выронил изо рта папиросу. Продолжая выкручивать ему палец, Вольский звонко запел:

– Всё покорно сносит, терпит всё старик, не прервётся песня и на краткий миг…

– Больно, сука, блядь! – крикнул мужик.

– Ах, краткий миг…

– Что творишь, беспредельщик сраный?!

Вольский пнул его в мошонку и побежал дальше, продолжая напевать. Выйдя из парадной, он с наслаждением вдохнул холодный ночной воздух